Тоска по солидарности. Пора понять, что в борьбе за свои гражданские права мы должны забыть о своих классовых различиях…

Раньше Первомай отмечали не как День труда, а как праздник Международной солидарности трудящихся. По этому поводу устраивались демонстрации со знаменами, колоннами, транспарантами, лозунгами и совместными дружескими попойками. И было понятно, что вместе нам хорошо. Теперь это просто атавистические выходные, которые люди проводят в безделье или батрачестве на дачных огородах. Каждый - по отдельности. Любой власти приятно, если мы - врозь.

ТОЛПА КАК СФЕРА ОБИТАНИЯ

Я почему-то не люблю пролетариат. Я знаю, что в этом признании нет ничего оригинального. К тому же эта нелюбовь хоть и искренняя, но вовсе не яростная и оголтелая. Как говорят, без фанатизма. И уж тем более без злобных последствий. Ведь, что бы там ни говорили, есть люди, у которых грубые и чумазые работяги вызывают просто лютую ненависть. Недавно в туалете одного учреждении, находящегося в процессе ремонта, а значит, невольно допускающего на свою стерильную офисную территорию чужаков из иных классовых лагерей, я наткнулся на удивительный документ, намертво приклеенный к стенке одной из кабинок. Это было воззвание, что ли, или, точнее сказать, ультиматум к залетным пролетариям, посещающим места общего со старожилами пользования.

Честно говоря, я бы хотел его процитировать, но, поскольку в нашем издании не принято использовать заборные выражения, приходится сухо и пресно передать его смысл. Он, в общем, сводился к элементарным гигиеническим инструкциям, советам пользоваться бумагой, щеткой и освежителем воздуха, поднимать крышку унитаза, перед тем как достанешь "предмет насмешек знакомых женщин", вымыть руки с мылом после отправления естественных физиологических надобностей. Просто все это излагалась "люмпенам" в отчаянно-уничижительной форме, с употреблением лексики, по мнению "интеллигентных посетителей туалета" (так манифест был подписан), этим неряхам и хамам доступной. Ничего интеллигентного в таком обращении к людям, по-моему, нет, но чувства, родившие эту остервенелую интонацию, мне понятны.

Я, в общем, тоже думаю, что некая условная граница, отделяющая пролетариат от остальной части общества, обнаруживается именно обонянием, носом. И никакие дезодоранты и одеколоны не помогают ее стереть и уничтожить. Собственно, первым признаком появления рядом с тобой представителя этой демократической касты, привыкшей жить на виду и коллективно, а потому легко организуемой в колонну, является пренебрежение личной территорией. Эти граждане-товарищи вольготно ощущают себя только в тесноте, что особенно болезненно разоблачается в общественном транспорте, когда они хватаются за поручень в двух сантиметрах от твоего лица или бесцеремонно дышат на тебя перегаром с миллиметрового расстояния. Это даже не бессознательная агрессия. Это упразднение интимного пространства.

Сфера обитания пролетариата - толпа, в которой, как известно, происходит окончательная и бесповоротная потеря индивидуального разума, подмена его коллективным рефлексом в соответствии с навязанным массе лозунгом. Нежелание думать самостоятельно - вторая причина, по которой пролетариат вызывает во мне чувство отвращения. Даже его протесты - всегда следствие манипуляций коллективным невежеством и инстинктами циничных "горланов-главарей", идеологических шулеров и махинаторов, добывающих в море народных волнений своих золотых рыбок.

КТО БЫЛ НИКЕМ...

Не буду врать: понял я это не сразу. Сегодня принято подчищать биографии, обнаруживая в себе ненависть к коммунистам чуть ли не в ясельном возрасте. Мне в детстве среди прочих "Мойдодыров" и "Робинов-Бобинов", безусловно, читали классические стишата интеллигентного поэта Сергея Михалкова с незабываемой строкой: "Рабочий тащит пулемет". И, помнится, этот казавшийся мне почему-то немолодым и усатым дядя не вызывал никакого отторжения, даже, наоборот, было ясно, что сейчас он начнет от души палить в жадных и коварных буржуев, наводя вокруг равенство и справедливость. Это я к тому, что в детстве равенство казалось мне справедливым. Потом, довольно, к счастью, рано, судьба подарила мне знакомство со стариками из тех, в кого метил михалковский стрелок. Некоторые из них по причине дворянского происхождения провели в сталинских лагерях по пятнадцать-двадцать лет, но, что поразительно, оказавшись на воле на неприметных должностях и живя в коммуналках, не утратили благородства, милосердия и всегда держали прямой спину. Они проиграли жизнь, но выиграли судьбу. У них была совесть, о наличии в себе которой большинство окружающих даже не подозревало.

Ведь зачем-то дается нам исторический и жизненный опыт? "Чем закончилась революция? - едва сдерживая смех, задавал вполне риторический вопрос один из стариков моей счастливой юности. - Кто был никем, тот стал всем". Сравнивать не с чем, а потому приходится принять как закон: диктатура пролетариата заканчивается диктатурой ничтожеств. Беда в том, что затем они, эти ничтожества, начинают воспроизводить себе подобных. И окружающий мир, со всей его музыкой, архитектурой и правилами поведения, устраивают по своей мерке. Презирая всех, кто эти правила почему-то не понимает или не желает исполнять, значительно сильнее, чем я рабочих. Пролетариат, кстати, от этой новой диктатуры страдает по полной, как говорится, программе.

Тогда же, в юности, был у меня сосед, типичный работяга, игравший не на кларнете и трубе, как пела интеллигентная до сих пор Эдита Пьеха, а в шахматы. На гитаре он, правда, тоже играл. И даже в преферанс. Умер он, естественно, от цирроза печени. То есть ушел в лучший мир с диагнозом, с которым по большей части и покидают нашу несчастную землю самые порядочные люди. Люди интеллигентные. В классическом смысле, разумеется. Чрезмерно чувствительные, страдающие от собственного несовершенства, попрания законов и морали. И традиционно обществом, а точнее, его рулевыми, игнорируемые. Собственно, здесь - единственная точка, где встречаются люди духа и "соль земли", как некогда любили поощрительно именовать пролетариев. Тут они поневоле солидарны, хотя чаще всего этого не осознают. Место это, если говорить без обиняков, метафизически ужасное. Что-то вроде плевательницы для сильных мира сего. Здесь собраны в столь милой пролетариату толчее все те, на кого принято чхать. Можно сказать, дураки и неудачники. Необоротистые лузеры, социальные инвалиды, верящие в доброту и чуткость блаженные и прочий мусор цивилизации.

РЕСПЕКТАБЕЛЬНОСТЬ ПАРАЗИТОВ

И вот тут-то наступает момент истины. Когда твоя привычная глухая нелюбовь к этим не чувствующим дистанции людям, к их отпрыскам, шмонающим малолеток на улице, отбирающим у слабых с деньгами, которые мама дала на завтрак, веру в справедливость, к их вульгарно накрашенным и хохочущим вонючими ртами подругам дает трещину. И то, что дедушки и бабушки этих люмпенов экспроприировали у твоих дедушек и бабушек - честных хлебопашцев и ремесленников - землю и швейные машинки, ты готов им простить. Да что там простить - ты им сострадаешь в эту минуту.

А еще понимаешь, что если кого-то и следует презирать, то только тех, кто не только не испытывает к этим грязным и невежественным трудягам сочувствия, но и всячески помогает им жить в унизительной, бессмысленной тупости. Однажды я случайно услышал тираду одного такого господина, который, кстати, в отличие от меня, заявлял о своей преданной любви к рабочему классу. Он оправдывал нежелание шахтеров учить государственный язык. "Вы знаете, как они вкалывают?! - распалялся этот защитник прав обездоленных в галстуке за триста долларов. - Они вылезли из забоя, поели и забылись от усталости, даже не успев посмотреть телевизор". Стало как-то обидно за обреченных на такую жизнь шахтеров, а в их велеречивого руководителя даже захотелось запустить булыжником с известной скульптуры советского ваятеля Ивана Шадра, копию которой, к слову, и сегодня можно увидеть в Киеве, на Подоле, в районе кинотеатра с революционным названием "Жовтень".

Признаюсь, слушая этого холеного начальника, у которого находится время и средства и на рестораны, и на вакации в Альпах, и на обучение детей в английской школе, и на охранников, и на политические интриги, я пожалел на какую-то секунду, что героев Сергея Михалкова выперли даже из музейных экспозиций. И стихи о них детям перестали читать. И никто не сочиняет истории о современных буржуях. А ведь они постоянно маячат перед глазами. В смысле, не вылезают из телестудий. У них обычно откормленные хари и сладкие речи. Они носят дорогие костюмы и пекутся о судьбе страны.

Они гребут все, что видят, как Робин-Бобин, и обещают болванам, которых грабят, радужное будущее. Они паразитируют на обманутых и обобранных ими людях, приняв как должное их рабский труд. Правда, иногда (впрочем, и в этом случае ради собственной выгоды) они устраивают своим рабам турпоездки в столицу с даровым "тормозком", где к банке тушенки и ядовитого цвета напитку в пластиковой бутылке прилагается еще стопка листовок и флаг какой-нибудь политической партии.

Надеюсь, вы меня правильно поняли? Сострадание всегда предпочтительнее ненависти. Хотя я и мечтаю, чтобы настало время, когда я снова искренне смогу признаться в своей нелюбви к пролетариату.

Рабочий, перечитай Михалкова. Откажись от ежевечернего стакана водки, который гонят, увеличивая доходы олигархов, твои облапошенные, как и ты, буржуями классовые братья. Всмотрись трезвым взглядом в откормленные рожи в телевизоре. Дети, пригнитесь!