Эдуард Хиль: «Уехал в Париж, Чтобы Выжить»

— ЭДУАРД Анатольевич, знаете, есть такая шутка: Ринго — стар, Дитер — болен, Эдуард — хил. Это к тому, что, мол, обессилела земля песенными талантами. Лет тридцать назад вас называли королем советской эстрады. А сейчас не видно, не слышно… 

— А Магомаева вы часто видите? А Синявскую? А Нестеренко вы слышите? Он поет в Австрии. А Володя Атлантов? Я его в Америке встретил, потрясающе поет! Сережу Захарова не показывают, Сережу Рогожина, Люду Сенчину… Ни они, ни я не можем состязаться с нефтяными магнатами, оплачивающими телеэфир своих девушек. 

— Не будем о грустном. Недавно артист Святослав Ещенко рассказал забавный случай. Вы с ним выступали в совместном концерте, стояли за кулисами, и одна пожилая женщина из числа организаторов подлетела к вам с криками: «А вы кто такой?! У нас тут посторонним нельзя!!!» — «Я — Эдуард Хиль!» — «Врете! Хиль — молодой, высокий и красивый!» Байка? 

— (Смеется.) Была такая история. Когда она услышала меня на сцене, узнала голос, потом очень переживала, извинялась… А вот раньше распрекрасное было время, когда все было наоборот — меня постоянно путали. Бывало, летим в самолете, мне чуть ли не каждый второй говорит: «Вы так похожи на певца… Хиля, ну как две капли воды!» Я смеюсь: «К сожалению, только похож!» А когда в итоге признавался, что я это я, — не верили. Ха-ха-ха! Приходилось петь… 

— Кстати, многими замечено: у вас с годами абсолютно не изменился голос. Говорили, что вы учились у какого-то знаменитого профессора и в 100 лет сможете петь так, как в 20… 

— У профессора консерватории Ольховского. Это был действительно мастер высочайшего класса, певший в свое время с Шаляпиным и Собиновым. И когда он долго распевал нас, я его спрашивал: «Евгений Григорьевич, почему вы обращаете такое внимание на вокал, на постановку голоса, на дыхание, на резонаторы?» Он говорил: «Дорогой мой, вот когда тебе будет 45 лет, 60, — ты меня вспомнишь». Кстати, через много лет, когда в консерватории отмечали его столетие, я вел праздничный концерт, и приехали его ученики, некоторым из которых было за 80. Как они пели! Как чисто звучал их голос! Вот что значит школа. 

— Первые же выступления на эстраде поставили вас в один ряд с самыми популярными эстрадными звездами того времени. Вам часом не с детства прочили певческое будущее? 

— Вовсе нет. В школе я неплохо рисовал, поэтому собирался поступать в Мухинское училище. Но учиться там нужно было целых семь (!) лет. И я сдал экзамены в… Ленинградский полиграфический техникум, а параллельно, в свободное время, ходил в музыкальную школу при Дворце культуры. И там у меня вдруг прорезался голос! Затем поступил на подготовительное отделение в консерваторию, поскольку захотел стать оперным и камерным исполнителем. На одной из репетиций на меня обратил внимание профессор консерватории Иван Иванович Плешаков, который сказал: «Молодой человек, вам непременно надо поступать в консерваторию». Через некоторое время я уже спел Фигаро в операх Россини и Моцарта. И тут… 

— Его Величество Случай? 

— Он самый.

— ИТАК, как было дело, что вы «так низко пали» — ушли на «презренную эстраду»? 

— А я действительно эстраду на дух не переносил. Может, и не было бы эстрадного певца Эдуарда Хиля, если бы я случайно не попал на концерт Клавдии Ивановны Шульженко. Я смотрел на нее из суфлерской будки (помог один из приятелей), даже несколько раз дотронулся до ее платья. Но главное, я был просто ошарашен тем, как не очень молодая женщина с не очень сильным голосом заворожила весь зал. 

И я поехал в Москву. Андрей Петров, писавший тогда музыку для кинофильма «Путь к причалу», дал мне ставшую потом знаменитой песню «О друге». Я записал, наверное, больше 40 вариантов, а Петрову все не нравилось. Он говорил: «Эту песню надо почти сипеть, почти хрипеть. Представь, что у тебя вообще нет голоса…» Наконец, когда уже действительно ничего от голоса не осталось и я прохрипел: «Если радость на всех одна…» — он остался доволен: «Вот-вот, так и надо». С этой песней я стал лауреатом конкурса артистов эстрады 1962 года. А когда вернулся в Ленинград, мне сказали: «Ну какие теперь романсы могут быть? Какая классика? Только эстрада!» 

Песню «О друге» стали крутить на радио и по телевизору еще до выхода фильма на экраны. Песня стала популярной, а следом за ней и я. Несколько лет она была безусловным хитом. Потом мне удалось спеть еще много популярных песен: «Ходит песенка по кругу», «У леса на опушке жила зима в избушке», «Не плачь, девчонка», «Трус не играет в хоккей» и много других. 

— При вашей бешеной популярности вас наверняка одолевали поклонницы? 

— А как же! Очень нервировали меня те бесцеремонные девушки, которые врывались в гримерку, когда я переодевался. Я просил, чтоб не входили, мол, переодеваюсь, на что мне отвечали, что они нестеснительные и очень хотят на меня посмотреть. Они нестеснительные, но я-то без штанов!.. Мне очень нравилось, как из подобных ситуаций всегда выходил сухим Юрий Владимирович Никулин. Мы с ним выступали в Ялте в одном концерте. Выдался свободный вечер, мы пошли в ресторан. Сели в уголке, чтоб нас особо не замечали, заказали отменные блюда, стали с аппетитом есть, разговорились за жизнь — хорошо сидели, вдруг к нему одна дама подскочила с просьбой потанцевать. Он отказался, она опять. Он снова ответил, что не танцует вообще, она не отошла от стола, тогда он сказал: «Понимаете, я не могу танцевать, у меня ноги нет!» Он постучал по ноге и незаметно губами изобразил стук о дерево. Девушка поверила и переключила свое внимание на меня. Я сказал, что тоже потерял ногу в одной аварии с Никулиным, и проделал тот же трюк со звукоподражанием. Только тогда она унялась, а мы еще долго хохотали.

— ЭДУАРД Анатольевич, если не секрет, откуда у вас такая красивая хитро-заморская фамилия — Хиль? 

— Я это выяснил. Один профессор разложил мне все по полочкам. Есть две версии. У одного из праславянских племен был такой царь Хильвуд. Вуд — лес, хиль — холм, гора. А еще Хиль — испанское имя. Есть даже такая пьеса «Дон Хиль — зеленые штаны». Мои предки из Смоленска, дед — с Березины. Под Брестом есть станция Тэвли, там множество Хилей живут. Быть может, какой-то испанец, раненный при отступлении наполеоновских войск, остался на Березине. У Наполеона были наемные полки из Испании. Фамилию Хиль я встречал в Латинской Америке, Португалии, Европе, Швеции и России — везде. А поездил я много… Первая страна, которую увидел, была Польша. В 65-м в Сопоте стал лауреатом. После награждения ко мне зашел один болгарский певец и стал плакаться, что от полученной им премии нужно будет на родине отдать 10%. Я успокоил его словами, что мне на родине придется 10% оставить себе, а остальное — государству. Он вытаращил глаза и заплакал. Я достал кипятильник и стал отпаивать его чаем. 

— Юрий Федорович Маликов, например, рассказывал, что после первой же загранпоездки чуть не развелся с женой. Она думала, что он ей золото-бриллианты везет из Японии, а он на все деньги купил гитары для будущего ВИА «Самоцветы»… 

— Я за границей ничего себе не покупал, все привозил жене: кофточки, ботинки, плащи. Ни разу в размере не ошибся. Ох, какие юморные случаи бывали! В Канаде выступал с хором Пятницкого, а жена попросила привезти из Торонто босоножки. Ребята из хора сказали, что есть один магазинчик нашего эмигранта, в котором все за гроши. Пошли туда, все стали закупать в неимоверных количествах рубашки, костюмы, кофты. Я взял босоножки и стал их рассматривать. Они стоили 50 центов — даже советским артистам это было по карману. Потом попробовал кожу на зуб и понял — это бумага, окрашенная под кожу. Закричал ребятам, что это одежда для умерших. Хозяин магазина, старый еврей, едва не разорвал меня, когда все артисты пулей помчались из его лавки. 

— Вы известны как однолюб — прожили в любви и согласии со своей женой без малого полвека. Как вам это удалось? 

— Объяснение одно — Любовь. 

— Познакомились романтично? Как? 

— В консерватории. Я пел в «Евгении Онегине» партию Зарецкого, а Зоя, начинающая балерина, танцевала. Позже мы вместе оказались на гастролях. Там я всех разыгрывал, вообще был хулиганистым. Однажды на пляже я увидел, как она сидела на камушке, обхватив колени и подставив лицо солнцу. Смотрелась просто прелестно! Я не удержался, подкрался сзади и крепко поцеловал ее. Зоя ужасно возмутилась: «Вы что! Как вы смеете?!» Спустя два месяца мы поженились… Зоя стала ездить со мной. И это опять был подарок судьбы. Она стала моим режиссером, учила меня двигаться (все-таки бывшая танцовщица), чтобы я не просто стоял на сцене столбом… Венчались мы в церкви под Ленинградом в обстановке строжайшей тайны. Расписались потом, а через месяц устроили скромную свадьбу. Денег надо было подкопить на застолье. Кстати, брачного ложа у нас не было. Через месяц после свадьбы купили широкий матрац, я его сам на ножки поставил — получилась неплохая супружеская кровать. 

— В чем же секрет вашего счастливого брака? Кроме любви… 

— Наверное, в терпимости друг к другу. У нас нет так называемого главы семьи. Мы все решаем сообща, всю жизнь ездим вместе. Конечно, у каждого свои вкусы, к примеру гастрономические. Жена обожает борщ, а я — тыквенную кашу. Она знает, что я очень люблю это блюдо, и часто его готовит. Мне кажется, умение сделать человеку приятное, пусть даже в мелочи, это и есть искусство жить вместе. 

— Как реагировали поклонницы на женитьбу кумира? 

— Поскольку жена всегда была рядом, ни в каких историях с поклонницами я замешан не был. А вот ей нелегко приходилось… Что вытворяли иные женщины, вспомнить страшно! (Улыбается.) Я сажусь в машину, едем. Вдруг спрашиваю: «Стоп! А где Зоя?» А она стоит на дороге! Оказывается, мои поклонницы вытолкнули ее и сами забрались в машину! Вот такие сумасшедшие были. (С ужасом.) Представляете, одна… даже выстрелила в мою жену с крыши дома напротив, каким-то чудом Зоя уцелела. Другая дама попыталась облить ее кислотой, когда жена выходила из подъезда. Тогда я был вынужден нанять ей двух охранников. В те времена это было неслыханной роскошью, но жизнь жены дороже! 

— ЭДУАРД Анатольевич, этот вопрос нам никак не обойти. Куда вы пропали в 80-е годы, чем так сильно напугали почитателей вашего таланта? 

— В конце 80-х наступило безденежье. Это были черные дни: рухнул «Ленконцерт». Я стал колесить по провинции. Обманывали нас: дашь 30 концертов, заплатят за два. Наконец, стало вообще нечем кормить семью. 

— И тогда вы решили податься на заработки… 

— В Париж! Я туда не насовсем уезжал, а так — два-три раза в год. Французскую визу больше чем на два месяца не дают. Пел в русском кабаре «Распутин». Туда любили приходить богатые американцы, арабы, французы, новые русские. Не поесть, как правило, а послушать музыку. Хозяйкой кабаре была мадам Мартини Елена Афанасьевна. Мартини она по мужу, а сама родом из Белостока. Атмосфера в «Распутине» аристократическая — я застал дворян еще из первого поколения нашей эмиграции. В «Распутин» заглядывали наши артисты, поэты. Были и Никита Михалков с Любимовым и Олегом Янковским, Булат Окуджава, Роберт Рождественский. Помню, однажды пришла Мирей Матье — попросила меня спеть «Подмосковные вечера». 

— Они понимали, кто для них поет? 

— Все относились очень благожелательно. Предлагали свои услуги. Один человек открыл свой гардероб и говорит: бери любой костюм! А там их штук сто. И все подходят мне по комплекции. Я говорю: «Нет, Митя, ну как я могу?» И не взял. Не потому, что новый костюм не был нужен… Другой случай: мадам Мартини была смущена назначенной мне ставкой, когда кое-что узнала обо мне от своих друзей, Любимова и Евтушенко. Сказала: что ж это вы не предупредили, что так популярны в России? И предложила другой гонорар. Но я уже уезжал из Парижа. Навсегда. 

— Может, был смысл остаться? 

— Я ездил не затем, чтобы остаться, а затем, чтобы выжить, семью прокормить. Хотя, конечно, было очень трудно. Те деньги, которые я получал, работая в кабаре, — это, знаете… не те деньги. Ты каждый день должен как бы включать в голове компьютер: «Так… полкило картошки, хлеб, фрукты и рыба…» И все! Позволить себе мясо было невозможно. Только на Пасху и Рождество мог чуть-чуть больше подзаработать, потому что богатые люди приглашали к себе домой. 

— Было и такое?

— Когда я впервые с этим столкнулся, стало не по себе. Но мне сказали: да ты что! Шаляпин в Париже пел прямо на обеде. И деньги за это получал… Мне стало как-то легче. На Западе так принято. Тех, кто не берет деньги за исполнение, считают недоумками. Был случай, обидел человека. И зря. Старики-эмигранты давали певцам деньги от чистого сердца. А мне хотелось просто так петь для них «Утро туманное», «Вечерний звон», чтобы напомнить им о России… Какой-то, как сказали, принц захотел меня отблагодарить — он сидел в отдельном кабинете, в полутьме, с дамой. Мужчина лет сорока и молодая очаровательная женщина. Я отказался. В конце выступления он все-таки подошел и положил на рояль розу. Стебель был обернут какой-то бумажкой. Стоявшая рядом знакомая, югославка Соня, сказала: «Что это ты, Эдуард, сто долларов бросаешь?» Этот принц розу в сто долларов завернул… 

— Официально вы десять лет на пенсии. Как сегодня живет пенсионер Эдуард Хиль? 

— Практически вся пенсия уходит на оплату квартиры. Но… я не собираюсь жаловаться на быт или на «несправедливое государство», для которого я заработал много денег. Но, опять же, подарок судьбы, что я еще могу работать. Конечно, хорошо, когда тебя приглашают выступать в течение нескольких — двух-трех — десятилетий. Я иногда даже в ночных клубах пою, на дискотеках, куда приходят молодые, не боюсь. И мне приятно от них слышать: «Ой, какие прикольные песни! Под них танцевали наши мамы и бабушки». Много у меня таких песен, несколько десятков наберется. Сейчас сын пишет хорошие песни. Иногда мы с ним вместе выступаем, у нас есть проект «Хиль и сыновья». Это мой сын Дима организовал и еще два музыканта. Они поют и свои песни, и мои — прошлых лет, но уже в других аранжировках, другом ритме, темпе. Я выхожу на концертах и говорю: «Кто хочет со мной спеть? Пожалуйста, на сцену!» Однажды вышла бабушка 92 лет и говорит: «Милый, я первый раз вижу живого артиста!» Вышли еще несколько человек, пожилых женщин — девчонок, как я их называю. Мы такое шоу устроили, что молодые там умирали! 

— И напоследок. Знаю, что вы «закулисный хулиган» и мастер розыгрышей. Расскажите свежий прикол. 

— За кулисами как-то встретил Эдиту Пьеху. Спрашиваю: «Что, все Пьехаешь?», а она тут же парировала: «Да иди ты на Хиль!»